Долгое эхо

Все сильней и упорней напев,
Словно плещется в море ладья.
…Лишь закончив кровавый посев,
Запевают такие, как я,
Да и песня моя -- не моя.
                Леонид Ещин

Кривое зеркало

Масштабы Ижевско-Воткинского антибольшевистского восстания 1918 года, трагическое переплетение судеб его участников, героические подвиги ижевцев и воткинцев на полях сражений гражданской войны не могли не привлечь внимания тех, кто в художественной форме пытался осмыслить судьбу родины.

Со слов известного краеведа И. А. Добровольского нам известно о случайной встрече на волжском пароходе группы воткинских инженеров со знаменитым писателем Алексеем Толстым. «Придворный писатель удивил инженеров завода подробным знакомством с Ижевско-Воткинским мятежом 1918 г. Оказалось, что любимец Сталина дважды посетил Воткинск, был знаком с ижевско-воткинской эмиграцией, мечтал написать книгу о необычных событиях в истории заводов, но в силу обстоятельств пришлось отложить эту работу». Даже большой материал Игоря Кобзева в газете «Комсомолец Удмуртии» за 16 февраля 1991 года, откуда и приведена цитата, назван по фразе, произнесенной Алексеем Толстым: «Этот мятеж не нашел своего Шолохова».

И ведь нельзя сказать, чтобы литераторы -- как русские, так и удмуртские -- не обращались к теме Ижевско-Воткинского восстания и гражданской войны на территории современной Удмуртии. Невозможно было писать о зарождении нового строя, хоть краешком не задевая раскол российского общества той эпохи.

Надо ли говорить, что, будучи людьми переломного (!) времени, творя на основе своих, зачастую абсолютно искренних убеждений, художники в лучшем случае показывали непростой процесс рождения нового советского человека. Вспоминается Юрий Тынянов: «Время вдруг переломилось». Какими же быть в переломленное время людям! Понятно, что все старое (в их понимании), все непонятное или непонятое было в литературе осмеяно, выставлено в пародийном виде.

Такова была сила коммунистических убеждений, что даже памятный очень многим эпический роман Андрея Алдан-Семенова «Красные и белые» не лишен карикатурности в изображении участников Ижевско-Воткинского восстания и, наоборот, сглаживания многих острых и неприятных углов в описании того же комдива Азина.

Невозможно даже вкратце остановиться на каждом произведении, где так или иначе отражена тема братоубийственной гражданской войны. Удач при раскрытии этой темы удручающе мало, ибо для этого надо быть художником, а не карикатуристом, писателем, а не партийным публицистом. Мало кто из авторов смог во враге увидеть тоже человека -- со своими душевными муками, своим поиском истины, любовью, ненавистью, наконец. Ну не ставил никто такой задачи перед собой!

Мало достижений при обращении к этой теме и в поэзии. Не относить же к ним трескучие вирши Микулы Вольного, печатавшегося на страницах «Ижевской правды», -- этакого местного Демьяна Бедного. Да вот хотя бы образчик его, так сказать, поэзии под названием «Думы Колчака в тюрьме». Большое это стихотворение опубликовано 29 января 1920 года -- адмирала Колчака через неделю расстреляют:

Давно ли был у стен Казани,
И по обычаю царьков
Сбирал обильные я дани
С татар и вятских вотяков!
Давно ль в Иже дипломатично
Пудами керенки сбирал,
Потом раскланялся прилично,
Ушел с войсками за Урал!
И т. д. и т.п.

Свой среди чужих…

Если в изображении Ижевско-Воткинского восстания в литературе удач пока не очень много (речь, конечно, не идет о мемуарах), то об ижевцах и воткинцах в колчаковский период писали первоклассные (независимо от убеждений) писатели и поэты. В первую очередь, конечно, вспоминается роман сибирского писателя Владимира Зазубрина «Два мира», по которому даже сняли фильм «Красный газ».

Сибирский писатель Владимир Зазубрин (Зубцов)

Уникальна и сама судьба автора: в 1916 году по заданию Сызранского комитета РСДРП будущий писатель (тогда еще под своей настоящей фамилией -- Зубцов) для предотвращения провалов у подпольщиков стал служить в «охранке», а в августе 1917-го его мобилизуют и посылают учиться в Павловское юнкерское училище. Тогда офицера из него не получилось -- помешала революция, но уже в августе 1918-го большевик-подпольщик Зубцов снова оказался мобилизован и, как бывший юнкер, направлен для прохождения службы в Оренбургское военное училище.

Звездочки на погонах голову подпольщику не вскружили, большевистскую агитацию он не прекращает -- служит он, кстати, в добровольческом 15-м Михайловском полку, сформированном первоначально из партизан -- жителей Михайловской волости Осинского уезда Пермской губернии. Завод Михайловский, где было расположено имение художников Сведомских, всего в 30 верстах от Сарапула.

Вместо того чтобы воевать в Енисейской губернии, офицер Зубцов в конце концов вместе со своей полуротой переходит на сторону таежной Тасеевской республики, вместе с красными партизанами входит в освобожденный от колчаковцев Канск. В этом городе писатель, взявший псевдоним Зазубрин, и пишет свой знаменитый роман «Два мира», изданный в 1921 году в Иркутске. Эффект от книги был оглушительный, по сути, это первый роман о еще не законченной гражданской войне. «Страницы романа пахнут кровью и дымом -- кровью еще не высохшей, дымом еще не рассеявшимся», -- так писали в то время о «Двух мирах».

Книга, само собой, о разгроме колчаковцев, но в ней изображена и белая дивизия из добровольцев- рабочих. Два героя романа -- молодые офицеры, оказавшись в этой странной части, над штабом которой развевается красное знамя, перепуганы. Командир дивизии объясняет растерявшимся офицерам, что «рабочие восстали против красных потому, что некоторые комиссары принялись насаждать социализм с револьвером и нагайкой в руках, а плоды земные распределяли так, что было заметно, как пухли от них комиссарские карманы».

«По дорогам гибели…»

А вот поручик Арсений Митропольский скорбный путь отступления прошел, не изменив присяге, и в конце концов оказался во Владивостоке. Помимо газетной поденщины бывший офицер пишет стихи. Здесь у него и появляется псевдоним Несмелов -- по имени убитого в бою товарища. Самое первое стихотворение, напечатанное под фамилией Несмелов, называется «Интервенты» -- уже в наши дни оно стало всенародным шлягером в исполнении Валерия Леонтьева:

Каждый хочет любить -- и солдат, и моряк,
Каждый хочет иметь и невесту, и друга…

Дальний Восток для многих оказался последним приютом на родине, но победоносное шествие большевизма добралось и до Тихого океана. Арсений Несмелов, понимая, что ему, как бывшему колчаковскому офицеру, грозит неизбежный арест, тайно вместе с несколькими своими товарищами переходит советско-китайскую границу и добирается до Харбина. Непрост был этот путь по маньчжурской тайге, но, видимо, до поры до времени хранила судьба поэта. Наверное, помогли и карта с компасом, которыми снабдил его знаменитый ученый и писатель В. К. Арсеньев, автор книги «Дерсу Узала», а также советы бывалого путешественника. Так поэт оказался в добровольном изгнании.

Поручик Арсений Митропольский писал стихи под псевдонимом Арсений Несмелов

Сегодня, когда вышел двухтомник Арсения Несмелова, уже ясно, что не только в немаленьком круге харбинских литераторов, но и в русской поэзии вообще это, пожалуй, одна из наиболее высоких вершин. Жизнь Несмелова, как и у многих настоящих поэтов, закончилась трагически: после вхождения Красной армии в Маньчжурию он был арестован и погиб в советской тюрьме.

Осмысление событий гражданской войны и судеб ее участников стало одной из главных тем в творчестве Несмелова, в котором, если приглядеться, немало и ижевско-воткинских примет:

Гор песчаных рыжики,
Зноя каминок.
О колено ижевский
Поломал клинок.
Но его не выбили
Из беспутных рук.
По дорогам гибели
Мы гуляли, друг!

И дорожный окрик: «Понужай!» -- в воспаленном мозгу поэта -- участника Сибирского ледяного похода вырастает в полумифологическую фигуру вышедшего из тайги деда Понужая, пособляющего русскому в пути:

Замелькал, как старичок прохожий,
То в пути, то около огней,
Не мороз ли, дедка краснорожий,
Зашагал вдоль воткинских саней.
Стар и сед, а силы на медведя
Не уходят из железных рук!..
То идет, то на лошадке едет,
Пар клубится облаком вокруг.
Выбьешься из силы -он уж рядом!..
Проскрипит пимами, подойдет,
Поглядит шальным косматым взглядом
И за шиворот тебя встряхнет.
И растает в воздухе морозном,
Только кедр качается, велик…
Может быть, в бреду сыпнотифозном
Нам тогда привиделся старик…

Арсений Несмелов, судя по всему, хорошо знал ижевцев и воткинцев, особенно заметно это в его повестях и рассказах -- в подавляющем большинстве основанных на реальных событиях и рассказывающих о конкретных людях. Да вот хотя бы повесть «Драгоценные камни», герой которой Сашка Гвоздев, «солдат, белый волжский партизан» неоднократно вспоминает «покойного поручика Жилина, его бывшего ротного, тоже лихого повстанца, сложившего свою голову в Ледяном таежном походе…»

О поручике Жилине, командире Воткинской батареи, не один раз вспоминает в своей книге «Белоповстанцы» и историк Белого движения, сам артиллерист-доброволец Б. Б. Филимонов. В ЦГА УР хранятся документы Штаба формирования Ижевской народной армии, где также неоднократно встречается фамилия Жилина, еще прапорщика -- командира 2-го взвода 5-й горной батареи.

Видимо, конкретного Жилина в неразберихе боев и отступлений Арсений Несмелов упустил из виду, меж тем поручик не сгинул -- по крайней мере известно, что храбрый артиллерист был награжден орденом «За Великий Сибирский ледяной поход» (удостоверение №1258 -- спасибо за информацию Сергею Простневу!). Участвовал Жилин и в знаменитом Хабаровском походе зимы 1921--22 гг.

«Сумасшедшая муза похода…»

Несколько несмеловских произведений посвящены поэту трагической судьбы Леониду Ещину. Бывший адъютант командира Ижевской дивизии генерала Молчанова прошел сложный военный путь -- от Ярославского восстания до боев в Приморье. Вот отрывок лишь из одного стихотворения Несмелова, которое так и называется «Леонид Ещин»:

Был ты голым и был ты нищим,
Никогда не берег себя,
И о самое жизни днище
Колотила тобой судьба.
«Тында-рында!» -- не трын-трава ли
Сердца, ведающего, что вот
Отгуляли, отгоревали,
Отшумел Ледяной поход!
Позабыли Татарск и Ачинск -- Городишки одной межи,
Как от взятия и до сдачи
Проползала сквозь сутки жизнь.
Их домишкам -- играть в молчанку.
Не расскажут уже они,
Как скакал генерала Молчанова
Мимо них адъютант Леонид.
Как был шумен постой квартирный,
Как шумели, смеялись как,
Если сводку оперативную
Получал командир в стихах…

Генерал Молчанов впоследствии вспоминал о дне своего первого знакомства с ижевцами: «Приказал везти себя в штаб бригады, так как квартиры отведено не было. Там нашел в невероятно растрепанном виде старшего адъютанта по оперативной части прапорщика Ещина…» Таким офицер-поэт, бывший студент Московского университета, остался и в воспоминаниях многих современников по эмиграции в Харбине -- растрепанным, как воробей в непогоду, которого «любили как беспризорного ребенка».

Леонид Ещин, как сейчас часто его называют -- «поэт Малого Серебряного века», будто продолжал воевать в своих стихах, не обращая внимания на неустроенный свой быт, перебиваясь случайными заработками. Даже единственный прижизненный сборник его стихов, вышедший еще во Владивостоке в 1921 году, называется «Песни Таежного похода». Поэт и ушел из жизни, когда не смог более нести груз памяти гражданской войны:

Под пулеметный рокот дробный
Проходят годы, как века,
И чужды всем, одни безродны,
Идем мы памятник надгробный
Былой России высекать…

Наверное, большинство стихов Леонида Ещина так или иначе связаны с Ижевской дивизией и горьким опытом поражений и побед. Но, пожалуй, одно из самых страшных и пронзительных стихотворений так и называется «Ижевцы отходят», оно написано в декабре 1919 года, то есть во время Ледяного похода:

Из рати братий с Урала мало
В Сибири шири плелось устало.
Отсталых в поле враги ловили;
В погоне кони все в мыле были.
В метелей мели зудел мороз.
Мы шли и пели о море роз,
В бураны раны вдвойне горели,
И с кровью в горле мы шли и пели.
Мы этой кровью добудем счастье;
Велите все вы, кто будет властью,
В победе меди унять немножко
И вспомнить пенье под звук гармошки.
Под бабьи визги в обозе с горя
Ижевцы пели: «Да как на взмо-о-рье…»

Использованы материалы ЦГА УР