В тупике эпохи…

Продолжая печатать отрывки из мемуаров Петра Николаевича Луппова, мы прекрасно понимаем, насколько они уязвимы для критики. Порой автор противоречит и сам себе, но более всего смущает сведение на общественно значимом историческом пространстве личных счетов со своим давним (еще до Ижевско-Воткинского восстания) недругом -- командующим Прикамской народной армией Г. Н. Юрьевым.

О чем-то автор попросту не знал, что-то не хотел знать. Да и писались эти воспоминания предположительно в 1927 году: расстрелянного Юрьева пинать можно, а вот о большевиках слова худого молвить -- ни-ни! Казни в Воткинске и Ижевске были попросту «возвращенным бумерангом», ведь ту же «баржу смерти» большевики установили на Каме за несколько месяцев до восстания. Бог судья бывшему священнику, а затем заводскому служащему П. Н. Луппову, трагически погибшему под поездом в 1941 году...

Башня Воткинского завода

На старый путь

«После двух дней замешательства жизнь стала налаживаться, но налаживаться по старым, изжитым и уже отвергнутым путям. У военных было восстановлено чинопочитание, в общественной жизни заработало земство… Для восстановления суда были призваны старые судейские чиновники, была установлена Следственная комиссия. Но баржи, набитые людьми за одни личные политические убеждения, которых потом зверски, подло убили, лучше всего говорят, в какой мере действовали в Воткинске правовые нормы… В снабжении своей оборванной гвардии пользовались или заводским, или пожертвованным под страхом и угрозами, а то и просто захваченным добром.

Для обработки мнения и для общества издавалась как орган исполкома газетка, с виду хотя и приличная, но по содержанию представляла сплошную ложь. В изысканных буржуазных выражениях восхвалялись подвиги отдельных частей белой гвардии, которая вскоре после занятия Воткинска стала именоваться уже «Народной армией», и вместо белой повязки стали носить красную повязку на рукаве.

В самых грубых выражениях рисовались зверства Красной армии, ее плохой будто бы состав, ее трусость, при том состоящей не иначе как из инородцев и мадьяр, но каких-то диких, не походивших уже на людей. Разливались утешения о несметных силах сибиряков, французов, англичан, американцев, которые, де, бескорыстно идут защищать русских от большевиков. Правительство Российское в самых циничных выражениях рисовалось … служителями Вильгельма, преступниками, … платящими немцам миллиарды контрибуций, отправляющими немецким войскам миллионы пудов хлеба и мяса… Во все это не только грамотные, но и развитые, и образованные читатели верили, и всякий сомневающийся всегда оставался в полном одиночестве… Когда охотников пополнять ряды стало мало, дезертирство и распущенность развивались, та же газетка стала высмеивать и ехидничать над обывателями и рабочими. В конце концов человеку, мало-мальски понимающему истинный смысл всего происходящего, противно было читать.

Обманываемое таким образом общество и рабочие, по-видимому, относились к новому порядку если не сочувственно, то со значительной долей доверия… Объяснить это возможно тем, что руководители нового порядка сразу надавали кучу обещаний различных свобод, всевозможных благ, а главное -- дешевизны на продукты первой необходимости… Когда ни благ, ни свободы не прибыло, а дороговизна с каждым днем увеличивалась, Воткинск превратился в какой-то малообитаемый остров, оторванный от всего мира. Степень доверия общества к новому порядку стала понижаться и сменилась, наконец, страхом перед грядущей Красной армией, которая в течение всех двух с половиной месяцев раскрашивалась всеми красками ада. Одни молились о чуде, которое бы даровало победу Народной армии, другие взывали только о спасении, … третьи лихорадочно готовились к бегству…

Любезная встреча

В начале ноября положение дел Народной армии ухудшилось, началась подготовка к отступлению… Несмотря на это, официально объявлялось, что непосредственной опасности Воткинску не угрожает. В дни 8, 9, 10 ноября общее настроение, можно сказать, переходило в отчаяние. Получились положительные известия о занятии Красной армией Ижевского завода. Безостановочно тянулись печальные обозы с воинским добром, а среди них и за ними значительные ряды подвод беженцев. Солдаты Народной армии, очевидно, из окрестностей Ижевска, шли группами и в одиночку, без всякого, по-видимому, управления -- шли грустные, угнетенные, измученные.

Жалко и больно было смотреть на эту печальную картину. Носились и распространялись различные слухи, среди которых сообщалось, что под давлением и превосходных, и лучших вооруженных сил Красной армии Народной армией оставлены последние окопы перед Воткинском.

11 ноября с утра в заводе царила полная тишина, томительное ожидание… Народная армия ушла, а Красная армия, вероятно, не зная этого, вступать в завод не решалась. Около полудня стало известно, что оставшиеся рабочие собрались и решили послать к Красной армии делегацию с заявлением: «Ваши враги из завода ушли, остались одни только мирные жители -- просим вступить в город».

Положительно сообщалось, что делегация эта отправилась на паре лошадей в возке по Мишкинской дороге. Однако томительное состояние продолжалось.

Вечером, когда уже стали наступать сумерки, со стороны Соборной площади появилась толпа народа под красными флагами. Оказывается, шли встречать вступающую Красную армию. На верхнем конце Базарной улицы показались идущие солдаты, впереди которых на прекрасной лошади ехал, очевидно, командир отряда. За пехотой, не более батальона, двигалась конница, а за ней артиллерия и обоз. Когда встречающие и встречаемые оказались в нескольких друг от друга шагах, толпа приветствовала отряд криками, сниманием и даже бросанием вверх шапок.

Едущий на лошади произнес небольшую речь, в которой просил соблюдать в городе порядок, и заявил, что никаких насилий над мирными жителями допущено не будет… Первая встреча, как видите, была мирной, даже любезной. Ночь прошла спокойно. В следующие дни в Воткинск начали прибывать все новые и новые воинские части и отряды. Пришедшие особых бесчинств, а тем более каких-либо зверств, которыми так усердно пугали при уходе Народной армии, не допускали, но, размещаясь в большинстве по частным домам, очень чувствительно стесняли, а в некоторых случаях и обижали жителей.

Могила безбожников у собора

В воскресенье были назначены похороны жертв белогвардейской расправы, но по какой-то причине, вероятно, вследствие невозможности перевезти всех убитых, сделать гробы… кое-как обмыть и вообще сделать необходимое… -- были на день отложены.

Местом похорон была назначена Соборная площадь, обмывать тела убитых должны были жены белогвардейцев, ушедших за Каму, кто по тем или иным причинам вынужден был покинуть Воткинск и идти с отступающей Народной армией. Могилу должны были копать оставшиеся в Воткинске мужчины, особенно буржуи торговые, состоятельные домовладельцы и, между прочим, духовенство. Последние, впрочем, благодаря распоряжению руководителя работы вскоре были освобождены с приглашением прибыть завтра на похороны. О последнем замечаю потому, что из этого видно, некоторые были убеждены, что похороны для большей торжественности, по старой привычке будут сопровождаться религиозным обрядом -- отпеванием. Ничего подобного и ожидать, конечно, было нельзя и в действительности не было.

Утром в день похорон войска стали собирать на парад. Вся Базарная площадь была занята различными воинскими частями, к привезенным и поставленным на площади перед входом в собор гробам продолжали подвозиться новые и новые… Около полудня, после речи кого-то из военных и после похоронного марша, гроба начали опускать в приготовленную больших размеров братскую могилу. Сколько было опущено гробов, не знаю. Говорили, что убитых около 200 человек, но я насчитал 83 гроба. Короткий осенний день скоро склонился к вечеру, воинские части одна за другой расходились, вскоре остались на площади рабочие, забрасывающие и зарывающие могилу, и толпа любопытных. Торжество, пожалуй, даже нельзя назвать торжеством: было как-то однообразно, монотонно, нудно, стесненно, на лицах присутствующих лежал смутный… страх.

Око за око…

…Приход в Воткинск ижевцев-фронтовиков был неожиданным, о какой-нибудь эвакуации… не было ни у кого и мысли, …рабочие и обыватели… верили, что за одни мысли, за одни убеждения ни от кого ничего не может быть. Поэтому, если кто и был настоящим большевиком-коммунистом, то не думал нимало скрываться, а тем более убегать. Ушел только тот, кто был в рядах Красной армии. Таких в Воткинске была небольшая горстка. Поэтому арестовать, захвативши власть в свои руки, большевиков и им сочувствующих не представляло никакой трудности. В большинстве были арестованы не по подозрению в преступлении, а с целью, как говорили, пресечь шпионство и всякие сношения с большевиками, обещая полную безопасность за жизнь. Этому добросовестно верили, тем более что была составлена… Следственная комиссия, не могущая, думалось, допустить каких-нибудь самосудов и диких расправ с безоружными.

Аресты с течением времени все учащались, … размещение… в домах, охрана и содержание затруднялись, а сношения арестованных с внешним миром почти не прекращались. Чтобы разом избавиться от всего этого, кто-то, вероятно, из опытных моряков, посоветовал поместить арестованных в построенные, но не отправленные заказчикам баржи, стоящие на Вотке ниже пруда. Идея в своем роде была превосходна. Баржи были спущены на завод, поставлены у левого берега против скотобойни и в них помещены все арестованные.

Еще когда арестованные были в домах, из них Казенов и Швецов, как наиболее настойчиво протестовавшие против лишения свободы, были расстреляны. Когда арестованные были переведены в баржи, в почти нечеловеческие условия жизни, очевидно, протесты усилились, а вместе с тем участились и расправы с арестантами. Расправа была одна -- расстрел. Сначала в одиночку и в отдельности за полотном Ижевской дороги, а затем группами у самых барж между поленницами, которые представляли целый лабиринт и оказались очень пригодны для этого подлого, низкого дела.

Когда появились слухи о чинимых расстрелах и убийствах, я положительно не верил и принимал это за политическую некрасивую клевету, но когда на третий день после вступления Красной армии, чтобы увериться в слухах, пошел и своими глазами увидел картины этих расправ, просто пришел в ужас… Вот тупик между тремя поленницами, вырыта небольшая яма и около нее груды скорчившихся трупов со штыковыми и резаными ранами. Очевидно, их уже не расстреливали, а просто прикалывали, даже не до смерти, оставляя возможность мучиться и страдать. Большинство убитых лежат со скрученными назад руками, перевязанными в локтях.

Другой тупик, другая груда таких же скорчившихся трупов… Новый тупик, лежит полураздетая женщина. Таких закоулков, таких тупиков я осмотрел до десятка и везде одна и та же картина жестокости и бесчеловечности… Зверское озлобление -- и больше ничего, но оно, однако, навсегда останется самым темным, мрачным пятном на руководителях Воткинского белогвардейского восстания…

Перед Колчаком

С Народной армией ушло рабочих до 4000 человек, служащих до 250 человек, в том числе почти весь технический персонал… Не будучи достаточно снабжена, Народная армия захватила с собой очень много заводского инструмента, лошадей, сбруи и многого другого. Это был первый случай такого безапелляционного хищения заводского добра.

Несмотря на отлив рабочих, технических сил, на недостаток также в некоторых материалах, заводская жизнь в меру возможности возобновилась без перерыва и мало-помалу пополнилась, и очень возможно, что дело совершенно наладилось бы, и завод пошел бы полным ходом… Но бедствия, можно сказать, еще не начались. За Юрьевым и вместе с ним к заводу двигался Колчак. Слухи о его движениях начали доходить в самом начале нового года, и завод начал организованно готовиться к эвакуации, так как сдержать силы Колчака было нечем».

По материалам ЦГА УР
Благодарю за консультацию сотрудников Музея истории и культуры г. Воткинска