Беженцы

«Все мы беженцы двадцатого века»

Александр Галич

Маленькая Сибирь

Гражданская война закружила Россию в вихре великих переселений народных масс. Наше родное Прикамье исключением не стало, особенно ярко проявилось это после поражения Ижевско-Воткинского антибольшевистского восстания.

Три с лишним месяца восставшие заводы держались против всё усиливающихся ударов Красной армии и, в конце концов, были оставлены. О массовом исходе не только бойцов Прикамской Народной армии, но и многих тысяч мирных жителей мы уже рассказывали в номере за 12 марта. Изгнание всегда горько, но, видимо, ещё горше было оставаться тем старикам, женщинам и детям, что шли в обозах отступавших бойцов.

Уже через пять месяцев один из очевидцев вспоминал в омской газете “Военные ведомости” о событиях ноября 1918 года: “После перехода Камы армия переформировалась. Из воткинцев, как менее пострадавших, образовалась дивизия, ижевцы же сформировали бригаду из одних добровольцев. Всем, не пожелавшим остаться в рядах бригады, было предложено взять пропуска и отправляться на все четыре стороны”. Часть семей по-прежнему сопровождала мужей, отцов и братьев в воинском походе, находясь в обозах, другие уехали в глубокий тыл, но несладко пришлось и тем, и другим.

Сибирь — огромная страна, но жизнь в ней кипела лишь в городах и сёлах, расположенных вдоль Сибирского (точнее, уже Московского) тракта и Транссибирской железнодорожной магистрали. Все эти населённые пункты в скором времени оказались забиты беженцами из Центральной России, Урала и Прикамья. Что уж говорить об обычных людях, зачастую не имеющих ничего, кроме скудных пожитков, если, по воспоминаниям бывшего колчаковского министра И.И. Сукина, даже Временное Сибирское Правительство формировали фактически “беженцы из столицы”, порой совсем не понимающие местную специфику!

Да и сами жители Сибири, где традиционно были сильны настроения областничества и автономии, опасались притока беженцев, ставших приметой неустойчивости как фронта, так и тыла. Устойчивости и общего единения действительно не хватало. Одних лозунгов: “За единую Россию!” и “Всё для армии, всё для победы!” — было мало. На фронте гибли, мёрзли, голодали солдаты и офицеры, в тылу крали интенданты, спорили политики, пытались неудачно наладить финансовую систему экономисты. А ещё закатывали балы, ставили спектакли, посещали кафе-шантаны и рестораны — приехавших на несколько дней по делам фронтовиков поражал этот разгул жизни колчаковской столицы и других городов Сибири. Когда читаешь газеты того времени, поражаешься небывалому легкомыслию белого тыла, в то время, как у большевиков всё жёстко и жестоко подчинено одной цели — уничтожить врага.

Здравые голоса тонули в шуме тылового веселья. “Нам нужно потесниться, пойти на известные жертвы и признать их, идущих и бегущих к нам с Урала. Это необходимо сделать без ропота, без злобы, памятуя, что по нашему положению мы счастливчики перед этими людьми, спасающими свою жизньперед натиском разнузданной совдеповской своры. Им нужно помочь приютиться у нас, тем более, что всё это ненадолго — несомненно, совдеповская власть, гнившая на корню, скоро будет сметена, и беженцы получат возможность вернуться на свои пепелища”, — писала томская газета “Сибирская жизнь”. Её редактора А.В. Адрианова в начале 1920 года чекисты приговорят к расстрелу.

Под чужой крышей

Нет, конечно, правительство Колчака немало делало для беженцев, особенно для тех, чьи близкие находились на фронте. И сибирская общественность не оставалась в стороне от благого дела, особенно проявлялся к прославившимся в боях каппелевцам-волжанам, ижевцам, воткинцам: то в Новом театре Томска проведут с участием всех артистов “Интимный вечер” на нужды “Волжского генерала Каппеля корпуса”, то в день годовщины Ижевско-Воткинского восстания в Омском городском театре устроят концерт-спектакль, весь сбор от которого поступит в пользу семей убитых и раненых ижевцев и воткинцев. А то Екатеринбургский комитет Всероссийского союза городов откроет “дешёвую столовую для беженцев”.

Всё это хорошо, но катастрофически мало, учитывая, что многие беженцы даже с деньгами долго не могли себе снять даже не комнату — угол, в самом прямом прямом смысле слова. Жилья катастрофически не хватало, стоило оно огромных денег. Но даже при той неразберихе и небывалом казнокрадстве в преддверии конца правительства Колчака пошло на то, чтобы у семей ижевцев и воткинцев была хоть какая-то крыша над головой. Слава Богу, они держались друг друга, жили в основном колониями. В том же Томске ижевцев было немало — в тамошнем областном архиве сохранился любопытный документ о назначении строительной комиссии для постройки бараков семействам ижевских добровольцев. Среди членов её значатся и известные фамилии Ижевска — Килин и Севрюков. Кстати, будущий автор лучшей и сегодня краеведческой книги “Ижевск” Олег Владимирович Севрюков родился в 1920 году именно в Томске, отец его был инженером.

Но и с крышей над головой беженская жизнь была не сахар — одна радость, что не как другие, на парковой лавке или в палатке в городском саду спать не приходится Любая смута гражданской войны задевает и их. Генерал-лейтенант барон А.П. Будберг, одно время занимавший у Колчака пост военного министра в своём дневнике с гневом описывает необдуманную мобилизацию бывших пленных из Карпаторуссии, в результате чего Омск остался без хлебопёков и ассенизаторов, поскольку миролюбивые и неприхотливые карпаторуссы специализировались по чёрному труду: “Озлобление среди них страшное; их собрали на станции Куломзино, рядом с бараками, в которых помещаются семьи Ижевских рабочих; на днях у меня были старики Ижевцы и сообщили, что озлобленные карпаторуссы ругают их за верную службу своей родине, и, не стесняясь, говорят, что им только бы попасть на фронт, а там… уйдут к красным”.

Стучат эшелоны

Ижевских и воткинских рабочих, а также членов их семей в то время Сибирь и впрямь была полна. Доброволец С. Малых и по совместительству собкор красноярской газеты “Свободная Сибирь” сообщал из Перми читателям: “Вот сейчас мы стоим на станции между двумя эшелонами беженцев — ижевцев и воткинцев. Нет стариков и старух. Но молодёжь и средние года — все вышли (мужчины и женщины) из заводов. Без имущества, подчас лишь с малолетними детьми. И главным образом рабочие. Это не те представители рабочих, каких мы видели в Енисейске и Красноярске, отчасти подлинных мещан по духу, отчасти хулиганов.

Может быть, многие ещё помнят появившийся в дни первой революции 1905 года рисунок в “Пулемёте” Шебуева — “Его Величество пролетарий Всероссийский”. Это молодой типичный удалый красавец рабочий с выбивающимися из-под кепки прядями волос.Я их видел в натуре несколько. Здесь все слесари, токаря, котельщики, железнодорожники — профессионалы, многие из которых ещё в германскую войну были возвращены с фронта. И хорошо рабоче-крестьянское правительство, от которого как от чумы бегут рабочие и крестьяне”.

В том же июле 1919 года “Сибирская жизнь” печатает о беженцах-ижевцах: “В Тюмени находится управление ижевских оружейного и сталеделатедьного заводов и большая часть рабочих этих заводов. Временно все они помещаются на вокзале, расположившись частью в вагонах-теплушках, частью бивуачным порядком в вокзальном саду. Среди эвакуированных рабочих, которые, кстати сказать, удовлетворяются присланным содержанием из их управления, царит самое бодрое настроение.

По рассказам рабочих, при эвакуации из какого-либо места, где предполагается приближение товарищей красных, всё население от мала до велика уходит из насиженного места. Не идёт только тот, кто совершенно лишён физической возможности передвигаться.

Если агитаторы и проповедники большевизма, немало скрывающиеся у нас в тылу, говорят о сочувствии красным среди трудовой части населения, то этот массовый уход, о котором приходится слышать от ижевцев, очень ярко иллюстрирует это “сочувствие”.

Благословение на подвиг

Времена, меж тем, наступали суровые, фронт откатывался всё дальше на восток. Ижевцы, повоевавшие под Уфой, на короткий срок вернулись домой в освобождённый от большевиков Ижевск, но следы красного террора настолько ужаснули их, что вскоре они снова оказались на фронте, а в Сибирь потянулись новые беженцы из Прикамья. А тут и некогда знаменитую Ижевскую бригаду вместо расформирования после ухода ижевцев командование решило преобразовать в дивизию — понадобились всё новые и новые бойцы-добровольцы. Раненые офицеры и солдаты 171-го сводного эвакуационного госпиталя выступают с обращением: “Братья ижевцы и воткинцы! Мы, раненые, узнали с радостью, что вы, дорогие наши братья рабочие Воткинского и Ижевского заводов, единодушно записываетесь в ряды армии, записываются не только объявленные призывные года, но даже старики до семидесятилетнего возраста. Не стерпело ваше русское сердце, и вы первые из русских рабочих поднялись против наших поработителей и угнетателей большевиков…”

В этом тексте не только восторг перед подвигом восставших жителей Прикамья и ненависть к “диким мадьярским бандам, русским каторжникам и арестантам под начальством Голиковых, Лазо, Лыткиных”. Есть в нём и фронтовое понимание того условия, при котором солдат уверенно идёт в бой: “В городе Томске остаются семьи ижевцев и воткинцев, а потому, граждане города, не забудьте их, поделитесь с ними последней крошкой хлеба, последней одежонкой. Томск, 23(10) августа 1919 г.”

Об устройстве своих близких в каждом обращении к ижевцам, способным взять в руки винтовку и бороться за возрождение России, говорят также начальник Ижевской бригады генерал-майор Молчанов и его помощник полковник Федичкин :
“Ижевцы!
Не время уходить в переполненную беженцами Сибирь.
Наше святое дело ещё не кончено, ему грозит опасность…
Устройте своих отцов, матерей, жён и детей в ближайших городах и селениях и идите в дивизию, где Вас ждут офицеры и братья по станкам, друзья по Ижевску…
Нет оправдания сидящим в городах и деревнях молодцам, говорящим: “Мы недавно вернулись с фронта”. Мы все в окопах с 1914 года…
Кто хочет блага России, своим семействам и старикам, тот должен немедленно вступить в ряды армии и судьба насильников-комиссаров будет решена.
Благослови Вас Бог на этот подвиг.
Семьи стрелков добровольцев по желанию будут собраны в одном месте и приняты меры по их расквартированию и снабжению предметами первой необходимости и продуктами на средства дивизии и пожертвования…”

Увы, тесную связь фронта и тыла, острую проблему пополнения армии не просто людскими ресурсами, а добровольцами или хотя бы, мобилизованными, но сознающими, за что они воюют, большинство беженцев осознало слишком поздно. И первые, кто это понял, были беженцы Прикамья и Поволжья — как говорится, боевая слава Ижевской, 15-й Воткинской, 8-й Камской дивизий, 1-го Волжского корпуса обязывали. Многие же здоровые мужчины, как местные, так и беженцы, попросту хотели отсидеться в тылу, переждать очередное смутное время России — глядишь, скоро всё будет как раньше! Не стало. И пошли по всей Сибири собрания беженцев, “движимых чувством любви к Родине”, с обращениями к Верховному Правителю об объявлении всеобщей мобилизации их же, беженцев, в возрасте от 18 до 55лет. Были, конечно, и добровольцы, вот только многих из тех, кто осознанно и добровольно пошёл воевать с красными, повыбило ещё в боях на Волге, Каме, Тоболе... Но белое добровольчество — это уже совсем другая история.